Это всё те иллюзии, которые возникают у людей неискушенных. Эксперт же, которому опыта не занимать, на такие крючки, конечно же, попадаться не имеет права. От него требуется оценивать и описывать не то, что видится, а то, что есть на самом деле. Хотя, понятно, и для эксперта внешняя эффектность экспоната может быть немаловажной. Впрочем, у нас речь идет не об этих, известных, иллюзиях.
Не так уж редко встречаются иллюзии трудноразличимые, выявить которые за счет одного только опыта ринговой работы нельзя, но нужны для того серьезные знания и хороший глазомер. А вот с этим у нас (да и не только у нас, а и в европейской, и в американской кинологии) проблем хватает.
От практики применения собак, где познается истинная цена экстерьеру, наши эксперты (за исключением разве что охотников) почти поголовно оторваны, с биомеханикой и локомоцией (теорией движения) знакомы лишь на самом поверхностном уровне, биометрией и хронометражем им заниматься зазорно, даже рисовать мало кто умеет (а эксперт без рисовальных способностей, то есть не владеющий линией, не видящий ее, какой же он, к чёрту, эксперт?!).
Как таких экспертов делают, ни для кого, в общем-то, не секрет. Где поточным методом, где позвоночным, где на семейном подряде. Бывают и ручной сборки, в смысле, «рука руку моет», и лапчатые, и альковные. Прежде даже кобелиных встречал (это когда категорию давали владельцу классного импортного кобеля, в целях, разумеется, легкого доступа к использованию последнего в разведении).
Как бы там ни было, но если эксперту приходится судить, то волей-неволей он должен чему-то учиться. Чему он может научиться в принципе – это второй вопрос. А первый и главный: чему он учится? Что значит «эксперт прошел хорошую школу»? Ведь это не об учебных курсах говорится, курсы – тьфу! Грызть и переваривать гранит кинологии возможно и в домашних условиях. Вызубри три-четыре дельные книжки – получишь результат не худший. Суть же «школы» для нынешнего эксперта заключается в перенимании ухваток и методов другого, желательно очень известного или даже знаменитого эксперта, то есть в подражании. Однако, слабое место подражания в том, что «организм воспроизводит действия модели, не всегда понимая их значение» (Ж. Годфруа). Теперь: как это выглядит, применительно к экспертам. Один подражает другому, тот – третьему, и так по цепочке до того, кто сам когда-то приблизился к истине и что-то в ней понял. Но, уразумев многое, основоположник применял, демонстрировал не всё, что знал, а только необходимое, соответствующее современной ему практике. Для первого подражателя и это было откровением, он тоже что-то упростил, рационализировал для каждодневного употребления. Ну и так далее, до полной профанации. В итоге, дойдя до другого конца цепочки, живое знание превращается в куцую схему, мертвую догму, прикрываемую высоким именем основоположника. Если суть выхолощена, то реальной ценностью обладают уже не ущербные схемы и догмы, а ухватки, к этим схемам прицепленные.